Соня, бессонница, сон, или Призраки Мыльного переу - Страница 22

— А как он туда попал?

— Самым естественным образом: командировка от редакции. Пробыл три дня. Он мне рассказывал тогда же, как вернулся. Я запомнил что-то о братьях-славянофилах.

— Он был в Троицком?

— Был.

— Видел склеп с ангелом?

— Нет. Очень удивился, когда узнал от меня, что это не выдумка.

— А вдруг он упомянул при Аде об Орле и тем самым вызвал ее на воспоминания?

— Утверждает, что не говорил. Они с Аленой собираются пожениться.

— Я знаю, — Серафима Ивановна помолчала. — Странная пара.

— А циркачка с Германом — не странная? У меня голова кругом идет.

— У меня тоже. Надо идти от голоса, Егор. Женский голос — вот главная загадка. Если б ты мог вспомнить!

— Не могу, боюсь. Не угрозы, не опасности, а… сам не знаю чего. Бессознательный, инстинктивный какой-то страх. И Герман Петрович не смог вспомнить.

— Может, не захотел? Если звонила его сообщница… нет, — перебила сама себя старуха. — Тогда б он тебе вообще об этом не рассказал. Ну, давай рассуждать логически. Он говорит, что звонили из нашего дома — раз. Голос молодой — два. Только три женщины у нас…

— Их голоса не вызывают во мне ни малейшего волнения. Зато стоит вспомнить этот ночной полушепот…

— Ты был соответственно настроен, Егор.

— Наверное. Этот голос вызывает ассоциации ужасные… нет, не то слово… чудесные, сверхъестественные. А вот факты. Эта женщина звонила Аде, потом во время помолвки, продолжая прерванный разговор про ангела. «Догадалась?» Вы представляете? Она преследовала Аду, Антон чувствовал чье-то присутствие на месте преступления. Я — какое-то движение в нише. И теперь она занялась мною: лента, сумка… иду на работу — мерещится чей-то упорный взгляд. И наконец — мне предлагают умереть.

— Повтори дословно.

— «Если б ты знал, как мне тяжело», — сказала она. Я спросил: «Кто это?» — «Не узнаешь? Не можешь решиться?» — «На что решиться?» — «Умереть. Ведь Антон умер».

— Боже мой, — прошептала Серафима Ивановна. — Сонечку и Аду убила сумасшедшая.

— Не знаю я никаких сумасшедших! — закричал Егор. — А голос мне знаком, знаком!

— Но ведь она засмеялась, когда ты спросил, кто убил Соню. Засмеялась!

— Серафима Ивановна, — взмолился Егор, — давайте о чем-нибудь другом, что-то мне нехорошо. — И добавил после паузы: — Сегодня я объявил Герману Петровичу и Моргу, что у меня есть основания подозревать их в убийстве.

— И как они это восприняли?

— Клоун посмеялся; психиатр заявил, что готов принять меня без очереди, на дому.

— Все это не так забавно, как кажется, Егор. Ты раскрылся — и теперь должен ожидать всего.

На другой день, после дежурства во дворце правосудия, Егор с часок погулял по утреннему центру, наблюдая, как целеустремленные граждане спешат к своим местам под солнцем. Потом он спустился в метро, уже полупустой электрический вагон помчал его сквозь подземную тьму. Обширная площадь со скульптурной группой борцов против царизма, стеклянный вестибюль, оживленный коридор. Егор потолкался среди газетчиков и жалобщиков, наконец ему указали на упитанного человека неопределенного возраста, задумчиво стоявшего с дымящейся сигаретой возле урны.

— Здравствуйте. Вы — Евгений Гросс?

— Здравствуйте. Он самый.

— Вы не могли бы уделить мне немного времени?

— По какому вопросу?

— Убийство в Мыльном переулке.

Гросс вздрогнул и уронил сигарету в урну.

— Ага! — и тотчас закурил новую. — Узнаю, видел на суде. Вы — жених.

— Да. Вас удивило мое появление?

— Не очень. Не вы первый — не вы, может быть, и последний.

— А что, к вам уже обращались по поводу прошлогодних событий?

— Обращались.

— Простите, кто?

— Некто.

— Евгений Ильич, если вы сейчас постараетесь и назовете имя этого человека, разговор наш станет образцом содержательности и законченности.

Гросс улыбнулся снисходительно.

— Потому что, — настойчиво продолжал Егор, — это имя, возможно, наведет нас на след убийцы.

Гросс перестал улыбаться, заметив меланхолично:

— Убийца уже в мирах иных.

— У меня другое мнение. А этот таинственный человек объяснил вам, почему через год интересуется подробностями преступления?

— Объяснил — и вполне удовлетворительно.

— Что ж, тогда поговорим о вашем творчестве? После опубликования очерка «Черный крест» в этом мире стали происходить интересные события.

— О моем творчестве — с удовольствием. Всегда. Но не сейчас. На выходе в шесть.

Евгений Гросс имел вкус к жизни, и уже около семи они сидели в полутемном, мрачно-уютном подвальчике, о существовании которого Егор до сих пор не подозревал.

— Итак. С кем пью пиво?

— Георгий Николаевич Елизаров. Сторож.

— Понятно. Вы — диссидент.

— О господи!.. Просто работаю сторожем. Евгений Ильич, ваша аналогия с «Преступлением и наказанием»…

— Чисто внешняя, — перебил Гросс. — Я подчеркнул. Некоторые детали совпадают. Процентщица — гадалка. Лизавета — Соня: убиты как свидетельницы. Топором. Украденная драгоценность в мешочке. Даже фигурировали невинные маляры, делавшие ремонт. Как у Достоевского.

— И камень, под которым, может быть, окровавленная одежда лежит, — процедил Егор.

— Ваш Антоша одежду замыл. Я не ошибся, сказав «ваш»? Он был вашим другом?

— Да.

— Но ваш Антоша не годится в Раскольниковы. Данный случай на роман не тянет. Так, на очерк. Хотите пари на ящик пива?

— Да я не собираюсь ничего писать!